«Я поняла, что меня удовлетворит только такое искусство, которое берет формы внешнего мира лишь как средство выявить свою индивидуальность и передать зрителю внутреннее переживание художника. Но как это сделать в гравюре? Старой гравюры, многословной, многоштриховой, я не признавала. Она была скучная, служебная и такая униженная.
Гравюра второй половины XIX века!
Она совсем не исполняла задач, предъявляемых ей ее сущностью и характерными свойствами ее техники. Многочисленные штрихи, тонкие и механические, или передавали характер масляной живописи, или карандашный и угольный рисунок, а то рисунок пером. И правда, граверы дошли в намерении передать материал другого искусства до большой виртуозности, но зато совершенно лишил деревянную гравюру самодовлеющего значения, и она влачила какое-то жалкое существование. В своем отрицании штрихов и штрихования я доходила до крайности, но это вытекало из оппозиционного чувства к ремесленной гравюре.
Меня увлекала краткость и сжатость гравюры. Я чувствовала в этом ее особую силу.
Карандашный рисунок, угольный, наконец, офорт - я не любила. В них так легко и незаметно можно было впасть в излишние слова. Я никогда не любила лишних слов и жестов. Меня особенно интересовала линия как таковая. Линия, в которую слиты многие линии. Линия как синтез, но полная силы и движения. Линия, проведенная по линейке - я тогда думала, - мертвая линия, но линия, сделанная рукой, должна в каждой своей точке жить и петь и являть собой наиболее лаконичный и выразительный способ воплощения художественного образа. И я задумала линию подчинить гравюре, ее технике и ее материалу. Графики как искусства в России в то время не существовало. Будучи за границей, я как-то проглядела графиков. Кроме граверов Лепера, Ривьера и Валлотона, я никого не припоминала, кто бы остановил мое внимание. Бердслея я узнала позднее, когда он был воспроизведен в журнале "Мир искусства", так же, как и Гейне, и других художников из "Simplicimmus"'а.
Упрощение и стиль, вот о чем я думала больше всего».
А.Остроумова-Лебедева
Анна Остроумова-Лебедева
Ну что можно сказать? При явном влиянии гравюры японской на гравюру Остроумовой-Лебедевой художница вспоминает, как она постигала искусство гравюры, обращаясь к западному искусству, но не поминает о Японии. Может быть, вы, Максим, отыщите хоть какое-то доброе слово мирискусников о японской гравюре - той же Остроумовой-Лебедевой? Надо признать - влияние было воспринято, но не осознано, это так. И оно пришло, действительно, через запад - художники-то упоминаются те, что сами учились чему-то у японцев.
Вот ещё цитата:
«Конечно, часы проводила перед Клодом Лорреном, Гюбер-Робе-ром, Милле, Коро, Руссо и еще и еще.
А когда я уходила из Лувра, в моей душе царила надо всем античная скульптура - "Самофракийская крылатая победа", стоящая на лестнице Дарю...
В Люксембургском музее (раньше, когда я училась, я его часто посещала) я привыкла видеть в одной из первых зал музея вещь моего учителя Уистлера - портрет его матери…
…Приятен художник Каррьер. В своих картинах он чаще всего изображает мать, детей, материнство. Все проникнуто теплым чувством ласки и нежности. Живопись его покрыта какой-то золотистой дымкой. Нет резких контуров. Все смягчено и затуманено.
Конечно, я больше всего застревала в тех небольших залах, где висели Дега, Мане, Моне, Сислей, Писсарро и Ренуар - молодые французы, внесшие в искусство так много нового, так много свободы и дерзаний».
Джеймс Уистлер |